Гайдзин. Том 1 - Джеймс Клавелл

Я никогда в жизни не слышала таких выражений, колетта! Я подумала, что с бедным Малкольмом сейчас сделается удар. Капитан сник и быстро ретировался. Я опять стала умолять Малкольма седлать, как она хочет, но… он просто глухо прорычал, «мы поедем, когда я решу поехать, клянусь Богом. Больше не заговаривай со мной об этом!» В Иокогаме ОЧЕНЬ скучно, и я действительно с радостью бы вернулась в Гонконг, к цивилизации.

Чтобы убить время, я прочитала все, что только смогла найти (я с удивлением обнаружила, что газеты, помимо моды и парижской жизни, оказывается, содержат еще массу всего интересного, и, читая их, я поняла, какая я легкомысленная).

Но я должна быть готова ко всем званым вечерам, которые мне придется давать в доме своего мужа, занимать его важных гостей, а также их жен. Поэтому я намереваюсь разузнать все о торговле, опиуме, чае, хлопке, шелкопрядах… Но в этом деле нужно быть ОЧЕНЬ осторожной. Когда я в первый раз попробовала заговорить об одной статье, касавшейся ужасного состояния шелковой индустрии во Франции (что и объясняет, почему японские шелкопряды так ценятся), Малкольм сказал: «Эти заботы не для твоей хорошенькой головки, ангел мой…» Я не могла вставить НИ ОДНОГО слова, даже обиняком, более того, он пришел в настоящее раздражение, когда я сказала, что «Благородный Дом» мог бы открыть шелковую фабрику во Франции…

О, дражайшая Колетта, как бы я хотела, чтобы ты была здесь и я могла бы излить тебе свое сердце. Я скучаю по тебе, скучаю по тебе, скучаю по тебе.

Стальное перо, вделанное в костяную ручку, начало ставить кляксы. Она аккуратно высушила его и вытерла кончик, изумляясь тому, как это легко: перо снова стало, как новое. Всего несколько лет назад все пользовались гусиными перьями, и ей бы пришлось отыскивать специальный ножик, чтобы очинить новое перо, расщепить кончик, и его хватило бы не больше чем на страницу-две, тогда как этих митчелловских ручек, производившихся промышленным способом на фабрике в Бирмингеме, хватало на много дней, и они выпускались разных размеров, чтобы вы могли подобрать такую, которая больше подходит вашему почерку.

Позади нее Струан пошевелился, но не проснулся. Во сне лицо у него совсем здоровое, подумала она. Чистое и сильное…

Дверь открылась, и в комнату вплыла А Со.

– Мисси, ваша обед хочит здеся или внизу, хейа?

Струан тут же проснулся.

– Твоя хозяйка будет есть здесь, – коротко распорядился он на кантонском. – Я буду обедать внизу, в нашей большой столовой, и скажи повару, ему лучше позаботиться о том, чтобы стол был исключительным.

– Слушаюсь, тайпэн. – А Со заторопилась прочь.

– Что ты сказал ей, Малкольм?

– Только то, что ты обедаешь здесь, я буду внизу. Я пригласил Дмитрия, Джейми и Норберта. – Он залюбовался ее силуэтом на фоне окна. – Ты выглядишь потрясающе.

– Спасибо. Могу я присоединиться к вам? Мне бы очень хотелось.

– Извини, нам нужно поговорить о делах.

С большим усилием он поднялся, и она подала ему две его трости. Перед тем как взять их, он обнял ее, и она позволила своему телу вздохнуть, прижавшись к нему, пряча свою злость, что ее опять оставляют взаперти – идти некуда, делать нечего, кроме как снова взяться за перо или почитать еще что-нибудь и ждать. Скука, скука, скука.

* * *

Лун Два разрезал первый из больших и толстых яблочных пирогов на четыре части, выложил на тонкие оловянные тарелки, щедро полил сверху густыми взбитыми сливками и подал на стол четырем торговцам.

– Боже милостивый, где, дьявол меня забери, вы их раздобыли? – спросил Норберт Грейфорт, а Дмитрий, перекрывая его, произнес с тем же благоговением: «Чтоб я сдох».

– Сливки? – Макфей рыгнул. – Пардон. Поздравления от тайпэна.

Дмитрий поднял на ложку основательный кусок.

– Последний раз я ел сливки в Гонконге, полгода назад, черт побери, это здорово. Новая монополия «Благородного Дома»?

Малкольм улыбнулся.

– Наш последний клипер несколько дней назад тайком привез сюда трех коров. Ночью мы перевезли их на берег и с помощью армейского квартирмейстера спрятали их среди лошадей – не хотелось, чтобы их увели или чтобы джаппо задавали вопросы на таможне. Теперь они день и ночь под охраной. – Он не смог скрыть своего удовольствия тем эффектом, который произвели свежие сливки после изрядных порций говядины, печеного картофеля со свежими овощами, пирога с местным фазаном, французского и английского сыров с пивом, «Шато О’Бирон» разлива сорок шестого года, прекрасным «Шабли» и портвейном. – Мы собираемся развести целое стадо, если они привыкнут к здешнему климату, и построить молочную ферму как дочернее предприятие нашей молочной фермы в Гонконге – изначально это была идея Джейми, ну и, разумеется, продукт сможет купить каждый.

– По обычным «благородным» ценам? – саркастически осведомился Норберт, явно раздраженный тем, что ему не донесли заранее об этом новом начинании Струана.

– Цены включают прибыль, но вполне разумную, – ответил Струан. Он рапорядился, чтобы коров срочно доставили с Гонконга, едва только прибыл сюда. – Добавки, Дмитрий?

– Спасибо, великолепный пирог, Малк!

– Какие новости из дома? – спросил у него Джейми, чтобы разрядить напряженность, возникшую между Струаном и Норбертом Грейфортом.

– Новости ни к черту. Ужас. Обе стороны сходятся стенка на стенку, а с нарезными ружьями и дальнобойной артиллерией… черт, такого количества убитых еще никогда не было, боюсь, Новый Свет обезумел.

– Весь мир обезумел, дружище, – сказал Норберт. – Но война – это хороший бизнес для тех, кому везет, с этим не поспоришь, – потом добавил с единственной целью разозлить Струана: – Компания Брока предложит вам столько гавайского сахара, сколько вам понадобится, по разумным ценам.

– Интересно будет познакомиться хоть с чем-то разумным, – с улыбкой заметил Дмитрий. Он знал об огромных убытках, ожидавших компанию Струана из-за этого трюка с сахаром, который провернули Тайлер и Морган Брок, но лишь пожал про себя плечами. В их войну я не вмешиваюсь, у меня от своей голова болит. Господи, иже еси на небеси, как же она закончится? – Война никогда не приносила добра народу. Дьявольщина, она обойдется в чудовиищную сумму. Вы слышали, что Линкольн только что протащил свой растреклятый подоходный налог через Конгресс, чтобы было чем платить за войну?

Все три других ложки замерли на весу.

– Какова ставка?

– Три цента с доллара, – с отвращением произнес он, и все они рассмеялись.